Марина вышла замуж в двадцать три.

Марина вышла замуж в двадцать три. Не по любви — просто так сложилось. Андрей был надёжный, обеспеченный, с квартирой и машиной. Мама тогда сказала:

— Дочь, любовь — это сказки. А жизнь — это быт. Он хороший человек. Чего тебе ещё надо?

И Марина согласилась. Не потому что глупая была, а потому что устала спорить. Да и двадцать три года — это ведь уже не девочка. Подруги замужем, у кого-то дети. А она всё одна.

Свадьба была скромная. Родители Андрея смотрели на Марину с плохо скрываемым одобрением — тихая, послушная, не выскочка. То, что надо.

Первый год прошёл нормально. Марина честно старалась. Дом держала в чистоте, готовила, стирала. Андрей приходил с работы, ужинал, смотрел телевизор. Иногда они разговаривали. Чаще — молчали. И Марина думала, что так, наверное, у всех. Просто в кино показывают одно, а в жизни — другое.

Когда родился Илья, она надеялась, что что-то изменится. Что появится смысл, радость, что-то настоящее. И радость появилась — когда она смотрела на сына. Но рядом с Андреем становилось только хуже. Как будто ребёнок обнажил то, что она старательно прятала даже от себя.

Не было ненависти. Было что-то другое — глухое, тяжёлое. Как будто её заставляют жить чужой жизнью, носить чужую одежду, дышать чужим воздухом. И с каждым днём это чувство росло.

Илье исполнился год, когда Марина решилась.

— Андрей, нам надо поговорить.

Он оторвался от телевизора и посмотрел на неё без особого интереса.

— Что случилось?

— Я так больше не могу.

— В смысле?

— Я хочу развестись.

Андрей помолчал. Потом выключил телевизор и повернулся к ней.

— Это шутка такая?

— Нет. Я уважаю тебя, ты хороший отец. Но я не люблю тебя. И не любила никогда. Давай разойдёмся нормально. Ты будешь видеть Илью, я выйду на работу…

— Подожди. — Андрей поднял руку. — Ты хочешь сказать, что все эти годы ты притворялась?

— Я не притворялась. Я старалась.

— И что изменилось?

— Ничего. Просто я больше не могу.

Она думала, что он поймёт. Или хотя бы попытается понять. Но Андрей смотрел на неё так, будто видел впервые.

— Значит так. — Голос его стал другим. Жёстким, незнакомым. — Ты жила в моей квартире, ела мою еду, рожала на мои деньги. А теперь решила, что можешь просто встать и уйти?

— Андрей, я не прошу ничего. Ни квартиры, ни денег. Только Илью.

— Илью? — Он усмехнулся. — Это мой сын. Он останется здесь.

— Ты не можешь…

— Могу. И сделаю. Ты кто такая? Никто. Ни работы, ни жилья, ни копейки за душой. Какой суд отдаст тебе ребёнка?

Марина молчала. Она знала, что он прав. По документам всё принадлежало ему. Квартира, машина, счета. Она была просто женой. Приложением.

— У тебя два варианта, — продолжал Андрей. — Либо ты уходишь сама. Тихо, без скандалов. Либо я устрою такое, что ты пожалеешь, что вообще рот открыла. И поверь, Илья не увидит ничего хорошего.

— Ты мне угрожаешь?

— Я тебе объясняю, как будет.

Она ушла на следующий день. С одной сумкой, в которой лежали документы и немного одежды. Илья спал, когда она в последний раз зашла в детскую. Постояла у кроватки, посмотрела на сына. Хотела что-то сказать, но горло перехватило. Только наклонилась, поцеловала тёплую макушку и вышла.

Андрей стоял у двери, сложив руки на груди.

— Правильное решение.

Марина не ответила. Просто прошла мимо и закрыла за собой дверь.

***

Бабушкин домик у реки пустовал уже лет десять. Бабушка умерла, когда Марине было пятнадцать, а родители так и не собрались ни продать его, ни привести в порядок. Он стоял на отшибе, в трёх километрах от ближайшей деревни. Покосившийся забор, заросший сад, река в двадцати шагах.

Марина приехала туда в конце осени. Крыша текла, печка дымила, в углах жили мыши. Она топила печь сырыми дровами, спала под тремя одеялами, плакала по ночам. А утром вставала и делала то, что нужно — латала крышу, чинила забор, копала огород.

Первую зиму она думала, что не переживёт. Не от холода — от пустоты. Каждый день был как предыдущий. Просыпалась, работала, ложилась спать. Иногда ходила в деревню за продуктами. Люди смотрели с любопытством, но не лезли с расспросами. Она была им чужая, а чужих здесь не трогали.

Весной стало легче. Зацвела яблоня, которую сажала ещё бабушка. Река разлилась, потом вошла в берега. Марина посадила картошку, помидоры, огурцы. Завела кур. Жизнь потихоньку налаживалась — если можно назвать жизнью то, что она делала.

Она не пыталась вернуть Илью. Не звонила, не писала. Знала, что бесполезно. Андрей своего не отдаст. А ей нечего предложить — ни денег на адвокатов, ни связей, ни сил воевать. Только эта развалюха у реки и огород.

Годы шли. Марина постарела, поседела, ссутулилась. Научилась жить одна. Разговаривала с курами, с рекой, с яблоней. Иногда, когда совсем накатывало, доставала единственную фотографию Ильи — ту, что успела взять из альбома. Смотрела на неё, потом убирала. Плакать разучилась давно.

***

Катер перевернулся в июне, когда Марине было пятьдесят четыре. Она возилась в огороде, когда услышала крик. Выпрямилась, посмотрела на реку. Увидела человека в воде, барахтающегося возле перевёрнутой лодки.

Бежать к реке было недалеко. Марина схватила верёвку, которой привязывала козу, и побежала. Человек уже почти не держался на воде — видно, ударился обо что-то, когда падал.

— Держись! — крикнула она и бросила верёвку.

Он схватился. Она тянула, упираясь ногами в илистый берег. Тянула, пока не вытащила его на траву.

Парень был молодой — лет тридцать, не больше. Городской, сразу видно. Одежда дорогая, часы на руке блестят. Без сознания, но дышит. На виске ссадина, кровь.

Марина дотащила его до дома. Уложила на кровать, обработала рану, укрыла одеялом. Села рядом и стала ждать.

Он очнулся к вечеру. Открыл глаза, огляделся, попытался встать.

— Лежи, — сказала Марина. — Головой ударился. Сотрясение, может быть.

— Где я?

— У меня дома. Ты с катера упал. Я тебя вытащила.

Парень помолчал, разглядывая низкий потолок, старые обои, печку в углу.

— Спасибо.

— Не за что. Чай будешь?

— Буду.

Она заварила чай, нарезала хлеба. Он ел жадно, видно проголодался. Марина смотрела на него и думала, что давно уже не было у неё гостей. Да и не гость он — так, случайный человек. Оклемается и уедет.

— Меня Илья зовут, — сказал он, когда доел.

Марина вздрогнула. Поставила чашку на стол. Руки дрожали.

— Илья?

— Да. А вас?

— Марина.

Он кивнул и отвернулся к окну. Марина смотрела на его профиль и чувствовала, как что-то сжимается внутри. Нос. Подбородок. Линия бровей. Господи…

— А отца твоего как зовут? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Андрей. Андрей Викторович.

Марина закрыла глаза. Вот и всё. Тридцать лет — и вот он, сидит напротив, пьёт чай, не зная, кто она такая.

— Что-то не так? — Илья смотрел на неё с беспокойством.

— Всё так. Просто… — Она помолчала. — Илья, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Что?

— Я твоя мать.

Он не поверил. Конечно, не поверил. Марина видела, как менялось его лицо — от недоумения к недоверию, от недоверия к чему-то похожему на злость.

— Это какая-то шутка?

— Нет. Я Марина Сергеевна Климова. В девичестве — Марина Сергеевна Орлова. Вышла замуж за твоего отца в девяносто третьем. Родила тебя в девяносто четвёртом. Ушла, когда тебе был год.

— Ушла? — Илья усмехнулся. — Бросила, вы хотели сказать.

— Нет. Не бросила.

— Отец говорил…

— Я знаю, что он говорил. Но это неправда.

Марина рассказала всё. Про свадьбу без любви, про годы молчания, про разговор, после которого всё рухнуло. Про угрозы, про выбор, которого не было. Про эти тридцать лет у реки.

Илья слушал молча. Не перебивал, не спорил. Только смотрел на неё — то ли с недоверием, то ли с чем-то другим.

— Почему вы не боролись? — спросил он, когда она закончила. — Почему не пошли в суд?

— С чем? У меня ничего не было. Ни денег, ни работы, ни жилья. А у него — связи, адвокаты. Я бы проиграла и потеряла даже право тебя видеть.

— И вы просто сдались?

— Я выжила. Это всё, что я смогла.

Илья встал, подошёл к окну. Долго смотрел на реку. Марина сидела, не двигаясь. Она готовилась к этому моменту тридцать лет. Готовилась к тому, что он развернётся и уйдёт. Что скажет — вы мне не мать. Что назовёт её трусихой, предательницей, кем угодно.

— Он мне всю жизнь врал, — сказал Илья тихо. — Всю жизнь. Говорил, что вы сбежали с любовником. Что бросили меня ради мужика. Я вас ненавидел. Знаете?

— Знаю.

— А теперь не знаю, что чувствовать.

Он повернулся к ней.

— Расскажите про бабушку. Про ту, которая здесь жила.

И Марина начала рассказывать. Про бабушку Клаву, которая пекла пироги с яблоками. Про деда Митю, который учил её ловить рыбу. Про яблоню, которую они сажали вместе. Про реку, которая каждую весну разливалась, а потом уходила, оставляя на берегу ракушки и коряги.

Они проговорили до утра. Илья спрашивал, она отвечала. Иногда он замолкал, уходил в себя, потом возвращался с новым вопросом. Марина не торопила. Она ждала этого разговора тридцать лет — могла подождать ещё.

Под утро он сказал:

— Я не вернусь к отцу.

— Почему?

— Потому что всю жизнь жил так, как он хотел. Институт, который он выбрал. Работа, которую он нашёл. Девушки, которых он одобрял. Я думал, это нормально. А теперь понимаю, что нет.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. — Он помолчал. — Можно я останусь? Ненадолго. Мне нужно подумать.

Марина кивнула. Горло перехватило, и она боялась, что если скажет хоть слово — расплачется. А плакать она разучилась давно.

***

Илья остался. Сначала на неделю, потом на месяц. Чинил забор, который Марина латала тридцать лет. Перекрыл крышу. Привёз из города инструменты, материалы. Научился топить печь, колоть дрова, ловить рыбу.

Иногда звонил отец. Илья смотрел на экран и не отвечал. Потом отключил телефон совсем.

— Он тебя искать будет, — сказала как-то Марина.

— Пусть ищет. Я взрослый человек. Имею право жить, где хочу.

— Он не отстанет.

— Я знаю. — Илья улыбнулся. — Но теперь у него нет надо мной власти. Ни денег его мне не надо, ни квартиры, ни связей. Я сам.

Марина смотрела на сына и не верила, что это происходит на самом деле. Что он здесь, рядом. Что называет её мамой. Что каждое утро они вместе пьют чай на веранде и смотрят, как солнце встаёт над рекой.

— Мам, — сказал он однажды вечером. — Я тут подумал. Может, сделаем из этого места что-то? Гостевой дом, например. Или базу для рыбаков. Река хорошая, природа. Людям понравится.

— Ты серьёзно?

— Вполне. У меня есть кое-какие накопления. Хватит на начало.

Марина молчала. Она не знала, что сказать. Тридцать лет она просто существовала — дом, огород, река. Без надежд, без планов, без будущего. А теперь вдруг оказалось, что будущее есть. И оно сидит напротив, улыбается и строит планы.

— Ты правда хочешь здесь остаться? — спросила она.

— Хочу. Впервые в жизни хочу чего-то сам. Не потому что так надо или так правильно. А потому что хочу.

Марина подошла к сыну и обняла его. Впервые за тридцать лет. Он обнял её в ответ — неловко, непривычно, но крепко.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что?

— За то, что пришёл.

Илья промолчал. Просто стоял и держал её, пока за окном темнело и река тихо несла свои воды мимо старого дома, который наконец-то перестал быть пустым.

Вот так бывает. Живёшь тридцать лет, думаешь — всё, конец, ничего уже не будет. А потом переворачивается катер, и ты бежишь к реке с верёвкой в руках, не зная, что бежишь навстречу собственному сыну. Правда иногда догоняет очень поздно. Но всё-таки догоняет.